Рукой в окне и взглядом из окна провожаешь меня, шагающего по Новочеркасскому проспекту. Впереди меня ждёт остаток ночи, пустынные улицы и странные мысли. А сейчас моя рука машет твоему силуэту в окне, а ноги бесстрашно шагают по центру дороги, на которой всего через пару часов забушует дневная жизнь.
Ларёк с шавермой — первое, что из живого попалось на моём пути — этой ночью он не кажется таким ужасным, а исходящий из него аромат так и манит отведать когда-то столь любимое блюдо из куриного мяса и пресной лепёшки. Но вышедшее из ларька сонное лицо отбивает всякое желание.
Сразу за ларьком нужно повернуть налево и шагать дальше — на мост, бывший когда-то самым длинным в Питере. Вообще, налево — любимая сторона для поворотов. Это всегда против — стрелки, правил и привычного движения. За мостом поворот в ту же сторону.
Мост как будто живой, хотя людей не видно, лишь тройка гопников, выходящих из моста и идущих в сторону магазина. С неба не спеша льётся вода и мозг концентрируется на мысли, что надо бы поймать машину и приехать домой сухим. Но они так быстро едут, а я так медленно иду…
Центр моста, как всегда, шумный и трясущийся, но не похож на себя дневного — кажется, грохот вокруг не в силах поколебать его спокойствия.
Хочется встать лицом к Неве, посмотреть вдаль и помочиться оттуда, где совсем недавно была положена традиция утопления бабочек. Не потому, что хочется, а потому, что сейчас можно. И пускай проезжающая рядом милиция застанет меня за этим волнительным занятием, пускай попросят заплатить штраф наличными — я сделаю это. А затем предложу ещё заплатить, но уже за услугу — подвоз до места проживания. И меня точно подвезут, вероятно, даже бесплатно, но в другом направлении.
За мостом передо мной предстал мой проспект — он более живой, чем Новочеркасский. Может, уже прошло достаточно времени с начала моего путешествия, а может он всегда такой — не спит даже ночью.
Навстречу направляются троллейбусы и трамваи, из-за чего возникает ощущение, что жизнь движется в другую сторону, либо я иду туда, где всё зарождается. Уж я-то точно здесь родился, вырос и возмужал. Вот кафе, где выпиты десятки литров водки, где бились об головы бутылки и совращались дамы разного возраста. А вот двор, где выбивались зубы и разлетались в разные стороны костяшки от домино. Сейчас двор пуст, но через некоторое время престарелые мужички будут играть в нём в то же домино, и вполне возможно, что костяшки будут те же.
До дома остаётся совсем ничего, плечами ощущаю проникновение холодного питерского дождика, а вместе с ним, кажется, и исландскую вулканическую пыль. Две тыщи сорок восьмой плакат с афишей Алисы усиливает волну ностальгических чувств и напоминает, что на дворе апрель — месяц, когда всё расцветает, меняется и наполняется любовью.
Иду и наполняюсь.